И оживут слова. Часть II - Наталья Способина

Я прокручивала эти нелепые мысли в голове, изучая клеть и всеми силами оттягивая момент, когда придется смотреть на Альгидраса. Я чувствовала, как сердце колотится в ушах, и понимала, что мне нужно перевести взгляд на него. Только я не могла. Я боялась того, что увижу в его глазах. Сегодня я уже видела его после моего чудовищного рассказа. Больше мне не хотелось. И самое страшное: я ведь ничем не могла ему помочь. Как же я буду жить, если с ним что-то случится?! И дело даже не в какой-то там любви! Мою душу жгло осознание того, что трагедия свершается прямо сейчас, на моих глазах, а я стою в стороне и ничего не делаю. Как тогда у погребальных костров.

Наконец я решилась посмотреть на хванца. Он сидел на полу клети у самой решетки, высунув правую руку наружу, и Добронега обрабатывала его запястье. Вот уж кто не рефлексировал, а действовал. Я приблизилась почти вплотную к клети и сосредоточила взгляд на раненой руке. Добронега уже наложила мазь и теперь ловко перевязывала запястье.

— Как там? — подала голос я.

Добронега просто покачала головой, а Альгидрас поднял голову и посмотрел на меня. Я глубоко вздохнула, заставила себя отвести взгляд от его руки и посмотреть в лицо. Ничего. Я выдержу. Выдержала же уже сегодня во дворе. И сейчас смогу.

Ко лбу Альгидраса прилипли мокрые пряди, на переносице были разводы грязи, а нижняя губа кровоточила. То ли он ее прокусил со своей извечной привычкой кусать губу в моменты раздумий, то ли его все же избили. Мне очень хотелось узнать, что еще пострадало, но я не знала, как спросить. А потом посмотрела в серые глаза, и все вдруг стало неважно. Почему я должна подбирать слова или думать о последствиях? Возможно, я вижу его в последний раз.

— Что еще пострадало? — тихо спросила я.

Он не отвел глаз, просто после бесконечно долгого взгляда помотал головой. Это могло означать как то, что он не пострадал, так и то, что ничего он мне не скажет.

Впрочем, правильно. Кто я такая? Особенно после случившегося во дворе. Я усмехнулась и уже собралась обратиться с тем же вопросом к матери Радима, когда заметила какую-то странность. Альгидрас по-прежнему смотрел прямо мне в глаза, и взгляд его был таким, словно он то ли пытался что-то понять для себя, то ли что-то мне сказать. Вот только что?

Я нахмурилась и помотала головой, давая понять, что не понимаю, чего он хочет. Альгидрас покусал нижнюю губу, и та начала кровоточить сильнее.

— Кровь, — не удержалась я.

— Ерунда, — ответил он, по-прежнему глядя мне в глаза.

— Все, — сказал Добронега, и мы оба вздрогнули от неожиданности. — На, попей!

Мать Радима извлекла из корзины кувшинчик с каким-то напитком, вынула пробку из горлышка. Альгидрас суетливо сдвинулся, чтобы оказаться еще ближе к решетке, оглядел ее и вынес вердикт:

— Не пройдет. Ростислав через решетку воду лил, — закончил он.

Тут я поняла, что волосы на его голове мокрые не только от пота. Видимо, Ростислав усердно поил пленника: мокрым были еще ворот, штаны и солома на досках у решетки.

— Через решетку пей, — все так же тихо сказала Добронега, и только тут я наконец посмотрела на нее. Она выглядела не просто уставшей и осунувшейся. Она выглядела, как человек, в семье которого случилось горе. Я закусила губу. То есть горе уже случилось? Точно? Хорошего исхода не будет?

Альгидрас меж тем встал на колени и прижался лицом к решетке. Добронега поднесла к его губам кувшин. Мне почему-то стало неловко, и я отвела взгляд только за тем, чтобы обнаружить, что он босиком. Интересно, почему? Я зачем-то рассматривала его испачканные в земле пятки и думала о том, что это все вдруг стало напоминать фарс. Мне страшно захотелось проснуться в своей спальне, в своем мире, подальше от Свири, которая отнимает у меня слишком много. Гораздо больше, чем дает.

Альгидрас напился и скованно поблагодарил Добронегу. Я видела, что ему очень неловко. Сперва я списала это на свое присутствие, но потом Альгидрас набрался смелости коснуться руки Добронеги, которая словно специально для этого не стала сразу отнимать кувшин, и едва слышно спросил:

— Как Радим?

И тут я поняла, что дело совсем не во мне. Альгидрас разорвал побратимство. Для меня побратимство было лишь словом, но для них тут все было cовсем иначе.

— А сам как думаешь? — резко спросила Добронега, отступая прочь от клети. — Мечется, точно зверь раненый. Ты, коль ранить его хотел, ничего лучше придумать и не мог.

То есть, она знала о разрыве побратимства. Просто не хотела обсуждать это со Всемилой. Альгидрас медленно опустился на пятки и сложил руки на коленях. Я заметила, что его пальцы слегка подрагивали.

— Я не мог иначе, — тихо сказал он. — Против меня все. Даже свидетель нашелся, — горько усмехнулся Альгидрас. — Я не делал этого, Добронега, а Радим защищал бы меня до последнего — сама знаешь. Только против кого? Против князя? Так князю только того и надо, чтобы была причина Свирь усмирить.

Добронега покачала головой.

— Глупый ты еще, Олег. Хоть и вырос, вроде. Не знаю, как было в ваших краях, но у нас брат стоит за брата до последнего, а не бежит, точно крыса.

Альгидрас побледнел так, что я всерьез решила, что он свалится в обморок. Я повернулась к Добронеге, открыла рот, чтобы что-нибудь сказать, да так и закрыла. Мать Радима говорила серьезно. И Альгидрас так же всерьез был задет ее словами. Вот такими они были, люди этого мира: слова ранили их, точно кинжалы. Видно, они еще не знали, что можно просто пропускать их мимо ушей. Или же наоборот, слишком хорошо знали то, что давно забыли в моем мире: каждое слово имеет свою цену.

— Добронега, — Ростислав вырос рядом с нами, точно из-под земли. — Пора. Малуш прибегал. Сказал, князь сюда собирается. Уходите мокрой тропкой.

Выдав это указание, он исчез за поворотом. Добронега быстро собрала все, что успела вынуть из корзины, шагнула прочь, потом резко остановилась и вернулась к клети. Протянув руку, она ласково убрала мокрые пряди со лба Альгидраса. И так этот жест не вязался с тем, что она говорила до этого, что у меня защипало в глазах. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки.

— Да хранят тебя Боги, сынок, — прошептала она и быстро пошла прочь, дернув меня за рукав.

Я двинулась в сторону выхода, но поняла, что не могу уйти просто так.

— Я быстро, — шепнула я Доронеге и бросилась назад. Альгидрас уже сидел на полу по-турецки и смотрел вниз, то ли на мокрую солому, то ли на свои сцепленные руки.

Заметив движение, он поднял голову.

— Мне показалось, ты сказать что-то хотел, — зашептала я, сжав прутья клети изо всех сил, так, что сучок больно впился в ладонь.

На секунду в голову пришла глупая мысль, что в фильмах или романах герой в этот момент должен непременно стремительно вскочить, накрыть руки героини своими, прижаться лбом к прутьям, прошептать что-то очень важное, такое, от чего сердце должно заколотиться, как сумасшедшее. Хотя мое и так колотилось в горле — даже сглатывать в попытках остановить подступающие слезы было трудно. Альгидрас же, видимо, был плохим героем, или роман у нас был так себе, потому что он не сделал ничего из вышеперечисленного. Он чуть подался вперед и прошептал на грани слышимости: